Я понимала. И был в полном восторге от наших обсуждений. В восторге от Эдны. Если начистоту, я попросту влюбилась в нее. Она почти заменила мне Селию в качестве главного объекта обожания. Я по-прежнему восхищалась Селией, и мы по-прежнему вместе развлекались почти каждый вечер, но тяга к ней слегка ослабла. Изысканный стиль и утонченность Эдны влекли меня гораздо сильнее всего того, что могла предложить Селия.

Я могла бы сказать, что мы с Эдной говорили на одном языке, но соврала бы: в то время я еще не настолько свободно разбиралась в дизайне одежды. Точнее будет сказать, что Эдна Паркер Уотсон стала первой в моей жизни носительницей языка, который я так жаждала выучить, – языка высокой моды.

Через несколько дней мы с Эдной отправились в «Комиссионный рай Луцкого» за тканями и свежими идеями. Я слегка волновалась, приглашая женщину со столь рафинированным вкусом в это пестрое царство цвета, шума и фактуры. (Говоря по правде, один запах чего стоил. Он отпугнул бы любого мало-мальски требовательного покупателя.) Но Эдну, как настоящего эксперта в тканях и фасонах, магазин привел в полный восторг. А еще ее покорила юная Марджори Луцкая, дочка владельцев, встретившая нас в дверях своим обычным вопросом: «Чё изволите?»

За время своих набегов в универмаг в последние месяцы я успела хорошо ее узнать. Марджори, умненькая энергичная круглолицая девочка четырнадцати лет, неизменно одевалась самым причудливым образом. К примеру, в тот день на ней был совершенно безумный наряд: туфли с крупными пряжками, как у отцов-пилигримов на детском рисунке ко Дню благодарения, накидка из золотой парчи с десятифутовым шлейфом и поварской колпак, украшенный гигантской брошью с фальшивым рубином. Под всем этим великолепием скрывалась школьная форма. Несмотря на свой абсурдный вид, Марджори была девушкой серьезной. Чета Луцких плохо знала английский, и дочь с малых лет говорила за них. Несмотря на юный возраст, ей не было равных в торговле подержанными вещами и тканями; она общалась с клиентами на четырех языках – русском, французском, английском и идиш. Марджори была со странностями, но я успела убедиться в ценности ее навыков.

– Марджори, нам нужны платья двадцатых годов, – сказала я. – Хорошие платья. Как у богатых дам.

– Хотите сначала посмотреть наверху, в «Коллекции»?

За громким названием «Коллекция» скрывался небольшой закуток на третьем этаже, где Луцкие торговали самыми редкими и драгоценными находками.

– Боюсь, с нашим бюджетом в сторону «Коллекции» лучше даже не заглядываться.

– Значит, вам нужны платья для богатых, но по цене для бедных?

Эдна рассмеялась:

– Ты все правильно поняла, моя птичка.

– Да, Марджори, – кивнула я. – Мы пришли копаться, а не шиковать.

– Тогда начинайте вон там. – Марджори указала в глубину зала. – На днях привезли новую партию на вес. Мама еще не успела ее разобрать. Вдруг вам повезет.

Знай, Анджела: раскопки в закромах Луцких – занятие не для слабонервных. Представь себе гигантские бельевые контейнеры для фабрик-прачечных, под завязку набитые барахлом, которое Луцкие покупали оптом и продавали по фиксированной цене за фунт веса. Там попадалось что угодно: от старых рабочих комбинезонов до нижнего белья со зловещими пятнами, драной мебельной обивки, парашютного шелка, выцветших блузок из китайской чесучи, французских кружевных салфеток, тяжелых старинных портьер и чудесных прабабушкиных атласных крестильных платьиц. Добыча полезных ископаемых в этих завалах превращалась в тяжелую и утомительную работу, своего рода акт веры. Веры в то, что среди груды хлама прячется сокровище, и чтобы его отыскать, нужно потрудиться.

Эдна, к моему восхищению, сразу же нырнула в ближайший контейнер. Мне даже показалось, что ей не впервой. Плечом к плечу мы молча перерывали один контейнер за другим, даже не представляя, что конкретно ищем.

Примерно через час я вдруг услышала ликующий возглас: «Ага!» – и оглянулась. Эдна торжествующе махала над головой какой-то тряпкой. Торжествовала она, как выяснилось, не зря: тряпка оказалась лиловым вечерним платьем robe de style из шелкового шифона с бархатной отделкой, расшитым стеклярусом и золотой нитью.

– Держите меня! – ахнула я. – В самый раз для нашей миссис Алебастр!

– Именно, – кивнула Эдна. – И ты посмотри на это. – Она вывернула черный воротничок платья, и я прочла надпись на этикетке: «Lanvin, Paris». – Держу пари, двадцать лет назад его купила во Франции некая богатенькая дамочка и, судя по виду, надела один раз. Восхитительно. Представь, как оно заиграет бликами на сцене!

В мгновение ока Марджори Луцкая подскочила к нам.

– Ну, что нарыли, детки? – поинтересовалась она, хотя деткой тут можно было назвать только ее.

– Руки прочь, Марджори, – предупредила я, вдруг испугавшись, что она отнимет у нас платье и выставит наверху, в «Коллекции». – Правила есть правила. Эдна нашла его в контейнере, значит, платье на вес, всё честь по чести.

Марджори пожала плечами:

– В любви и на войне все средства хороши. Но платье и правда что надо. Закопайте его поглубже под тряпками, когда пойдете взвешиваться к маме. Она меня прибьет, если узнает, что я упустила такую вещь. Вот вам мешок и пара тряпок для маскировки.

– Ох, Марджори, спасибо, – ответила я. – Ты просто сокровище.

– Теперь мы с тобой навек повязаны, – подмигнула она с кривой ухмылкой. – Главное – помалкивай. Не то меня уволят.

Марджори зашагала прочь, а Эдна изумленно вытаращилась ей вслед:

– Неужели этот ребенок только что произнес: «В любви и на войне все средства хороши»?

– Я же говорила, что вам понравится у Луцких.

– И не ошиблась. Мне очень здесь нравится. А платье! Просто восторг. А у тебя какой улов, дорогая?

Я протянула ей хлипкую ночнушку на тонких бретельках вызывающего, вырви глаз, цвета фуксии. Она приложила ее к себе и сморщила нос:

– О нет, милая. Я такое не надену. Пожалей наших зрителей.

– Это не для вас, Эдна. Для Селии и сцены соблазнения, – объяснила я.

– Батюшки. Ну да. Тогда понятно. – Эдна еще раз внимательно рассмотрела ночнушку и покачала головой. – Бог мой, Вивиан, если ты выпустишь на сцену Селию в таком наряде, мы сорвем кассу. Мужчины выстроятся в очередь длиной в милю. Перейду-ка я уже сейчас на рис и воду, иначе на мою жалкую фигурку вообще никто не взглянет!

Глава одиннадцатая

Седьмого октября 1940 года мне исполнилось двадцать лет.

Свой первый день рождения в Нью-Йорке я отметила вполне предсказуемо: мы с девочками из театра пошли по барам, охмурили целую компанию плейбоев, выпили тонну коктейлей за чужие деньги, навеселились по самое не хочу и вполне предсказуемо приплелись домой на рассвете, еле-еле шевелясь, точно снулые рыбы в мутной воде.

Кажется, я поспала минут восемь, не больше, когда меня разбудило странное ощущение. В воздухе витало что-то непонятное. Разумеется, я была с похмелья – а то и до сих пор пьяна, – но чувства меня не обманули: что-то было не так. Я повернулась проверить, лежит ли рядом Селия, и увидела ее знакомые очертания. Значит, на этом фронте все в порядке.